РУССКИЙ ЛЕЛЬ
|
к 100-летию Виктора Бокова Деревня Язвицы за Сергиевым-Посадом упоминается в писцовых книгах с 1510 года. Сколько же поколений тружеников и песельников сменилось на этой северной подмосковной земле, чтобы в 1914 году, сразу после начала Первой мировой войны (вдумайтесь!), в золотую пору бабьего лета, появился на свет в большой семье самородок, будущий поэт от Бога и родной земли - Виктор Боков. Его дом, который ещё при жизни Виктора Федоровича стал Домом-музеем, стоит на берегу речушки Гордынь. Но сын крестьянина без всякой гордыни, по-свойски заходил в любую избу: Пойду на посиделки к девушкам, Для того чтобы по праву называться сказочным Лелем, надо обладать особым песенным даром, который фольклористы объясняют так: поющий поёт о себе, а слушающий - о себе же слушает. Но этой слиянности и душевной отзывчивости достигают редкие избранники. Многие читатели «Русского Дома», а прежде и телезрители не раз внимали рассказам о песнях Бокова – от разудалой «На побывку едет молодой моряк!» до пронзительной предсмертной «Падают листья… Что это значит?», но сегодня хочется сказать о моих встречах с незабвенным Учителем и старшим другом. В тёплом августе 1974 года, ровно 40 лет назад, стоял с палаткой на восточном, ненаселённом берегу валдайского озера Велье – простор плёса и безлюдье. Жену с сыном перевёз на лодке в Пабережье, куда приходит автобус из Валдая, и проводил в Москву. Догрёб до своей стоянки, проверил снасти, и как-то грустно стало. Сел на огромный пенёк у кострища, достал блокнот с записями и вспомнил, что в сентябре – юбилейный вечер Виктора Бокова в ЦДЛ. На одном дыхании написалось стихотворение: Шестьдесят… А смотри: в сужденьях резок Я смотрю, и сердце радо Значит, сколько же осталось Но при всем при оптимизме В сентябре пришёл в ЦДЛ на вечер всего-то 60-летнего, молодого и неуёмного Виктора Бокова, который был в расцвете сил, в зените славы: уже были созданы многие песни, ушедшие в народ, книга выходила за книгой, записные пародисты не уставали обыгрывать самоцветные строки. На сцене был как никогда - огромный президиум, все поэты и артисты рвались выступить. Помню, что дольше всех говорил и читал Евгений Евтушенко, который эгоистично никогда не умел понять, что вечер – не его, не авторский. Мог, например, на вечере в честь очередного выхода «Дня поэзии», на котором многочисленные поэты читали по одному стихотворению, закатать поэму на полчаса. Вечер шёл часа четыре, в конце вышел Виктор Фёдорович и сказал: «Сегодня звучало много моих стихов, песен, добрых слов в мой адрес. Я спою только одну великую песню». И проголосно запел в притихший зал: «Не шуми, мати-зелёная дубравушка». Это стало для меня потрясением и уроком: не обязательно долго мучить зал стихами или даже пронимать песнями: ты соберись, выдай такое, чтобы зал замер и запомнил! Я прочитал тогда «от молодых» стихотворение, написанное на Валдае, на пеньке возле палатки. Виктору Фёдоровичу стихи понравились: «Ты понял мою суть. Читай их всегда на совместных выступлениях, только цифру убери, сделай просто в начале: «Он поёт, а за плечами...». Понял?». Я так и сделал. В 1976 году он написал в квартире возле метро «Аэропорт» предисловие к моей книге «Дань», в следующем году она вышла в издательстве «Современник» и по ней я был единогласно (что было тогда редкостью в многослойной приёмной комиссии) принят в Союз писателей. Боковское благословение… Через десятилетия знакомства и совместной работы в редколлегии «Литературной России», после сотни совместных дорог и выступлений, праздничных застолий и будничных общений хочу вспомнить, когда я впервые увидел Бокова вживую. Это было в самолёте Москва - Краснодар. В 1972 году я выступил с большим успехом на вечере студентов Литературного института в ЦДЛ, вышел с гитарой, напел свои стихи на бис. Через несколько дней позвонил легендарный директор Бюро пропаганды советской литературы Дмитрий Ефимович Ляшкевич и пригласил меня во флигель Союза писателей СССР. Сказал, что ему рекомендовали взять меня участником Дней литературы на Кубани. В самолёте со мной рядом сидела Лариса Васильева с голубой лентой в пышных волосах. Она по праву более старшей, но тоже молодой поэтессы, если сравнить с зубрами литературы, стала тихо рассказывать грудным голосом, кто есть кто: вот Вадим Кожевников с дочкой, вот директор Литфонда кабардинец Алим Кешоков. «Ну, а этого удивительного человека ты должен знать – гениальный Виктор Боков!». Он сидел близко от нас, рядом с молоденькой девушкой, что-то ей говорил. Прислушался: «Так Вы студентка? Замечательно! А я пасечник с Алтая, вот лечу на Кубань изучать, как чувствуют себя наши пчёлы в условиях юга». Девушка смотрела недоверчиво: не узнавала, но чувствовала подвох, угадывала творческую личность. Так с безобидного розыгрыша, с неожиданного зигзага боковской фантазии началось моё знакомство с поэтом. Кстати, Лариса Васильева стала председателем комиссии по творческому наследию Виктора Бокова, ответственный секретарь – вдова Алевтина Ивановна. В каждой поездке Боков был неистощим на выдумки и жаден до людей, до новых знакомств. Летом прилетели на Дни литературы в Тюменской области, выступали в Тобольском кремле перед огромным количеством людей, стоявших на ногах часа четыре! Потом поплыли от Тобольска по Оби в молодые города нефтяников – Нефтеюганск, Сургут. Боков глядел на разлив коричневатой воды до горизонта и озорно восклицал: «Люблю, Обь, твою муть!». Каламбурил постоянно: Лагунов объявил «Сургут!». Константин Лагунов, возглавлявший Тюменскую писательскую организацию, рассказывал нам, как вся страна, её лучшие геологи, нефтяники, строители осваивали, покоряли эти нефтеносные болота, которые тогда служили всему народу, а сегодня – избранным олигархам. Помню, на одном из выступлений Боков припозднился войти в зал: оказывается, он, заядлый садовод, увидел, как у ДК кто-то продавал яблоки – зелёные, неказистые. Виктор Фёдорович вошёл в зал с большим газетным кульком, шёл по центральному проходу и раздавал женщинам яблоки, приговаривая: «Какие есть – не юг ведь…». Потом мы читали стихи, а к выступлению Бокова в зале появилась немолодая женщина в фиолетовом забрызганном дождевике и с огромным букетом полевых цветков. Она добирались в городок на попутках из дальнего села, чтобы увидеть автора любимых песен. Вот истинная народность поэта – и в поэтике, и в содержании, и в сердцебиении… Отец Федор Сергеевич вышел на пенсию и сам попробовал писать стихи, заражённый первыми успехами сына. Вот одно из его творений: Сел под липой пенсионер – А и вправду: нечего развивать. Сегодня эти строки злободневно звучат в стране, где столько бездельников и нахлебников! Отец будущего поэта вместе со многими крестьянами из Язвиц и других сел и деревень Выпуковской округи, участвовал в строительстве военного снаряжательного завода. Построили его меньше чем за год — шла первая мировая война, русской армии крайне нужны были боеприпасы. В том же 1915 году, когда Вите был всего годик, сгорел дедовский дом. И тогда отец на этом же самом месте поставил новый, в котором и вырос Виктор Боков. В так называемом нижнем поселке строителей военного завода находилась и школа 1-й ступени, куда пошел учиться Боков. Затем были семилетка в Загорске, педтехникум, занятия в литкружке, среди руководителей которого был и писатель Михаил Пришвин. В 1930 году в газете «Вперёд» было опубликовано первое стихотворение Виктора Бокова «Письмо к отцу». В 1934 году по рекомендации самого писателя Михаила Пришвина, жившего тогда уже в Загорске, Боков поступил в только что открытый Литинститут. Вскоре юный студент был арестован по клеветническому доносу. Таким было радостное и трагическое начало пути к всенародной любви и всесоюзной известности… Мы были с Боковым на Пушкинском празднике поэзии «Золотое Тверское кольцо» в старинном Торжке, который еще драматург Островский назвал красивейшим городом губернии, на шумной, заполненной песнями центральной площади мне сказал кто-то из местного партийного начальства - ну, знаете в праздничном порыве бахвальства и беспечности: «Если частушки, как Виктор Федорович, собираете, то надо в село Будово ехать, там такие певуньи и даже напев свой! Приглашаем...» Я по стекольной трезвости хорошо это запомнил: дело-то было в середине 80-х, в разгар антиалкогольной компании - хозяева смущались, но даже под уху не подносили. Боков сказал: «Я не смогу, а ты – поезжай». Через месяц подхватился, тронулся в Торжок, пришел в райисполком: «Ну, выполняйте обещание - везите в Будово, куда за частушкой приглашали». Удивил начальников над культурой страшно: мало ли что, мол, на празднике - пусть и стрезва - говорится... Однако, повздыхав, выделили сопровождающую методистку Екатерину Кротову и машину. Но поехали мы сначала в село Яковлево и в расположенный по соседству рабочий поселок Славный с Домом культуры, где по относительной многолюдности был, наверное, самый лучший коллектив художественной самодеятельности. С молодыми участницами даже! Но я-то искал не приемлемую самодеятельность, а талантливых носителей памяти народной, торжокскую самобытность, так сказать. И повели меня тогда домой к Миронихе - Александре Ивановне Мироновой («Она у нас всех смешнее выступает!»). Худощавая женщина с не сходящим, видать, загаром и улыбкой, обнажающей крупные зубы, заговорила грудным хрипловатым голосом: “Не-е, всё - покончила с самодеятельностью. Даже платье недавно отдала. С нас хватит! Старшей внучке говорю: мое-то дело на исход идет, запиши хоть шутки-прибаутки мои, частушки, песни переделанные. Я-то, бывало, выйду, всё знаю, где мне подшутить, где посерьезничать, где промолчать. До пяти раз на концертах вызывали. Так ведь некогда молодым да голоногим... Раньше у нас как было? - с придумками. Председатель тему даст - враз обыграем, на ходу все сложим. Живгазета называлась...». Тут я вздрогнул от образного названия - “Живая газета” и вспомнил рассказ Виктора Бокова. Итак, в самобытном льняном да златошвейном Торжокском районе была живгазета, а в некоторых краях молодой по духу, обновленной страны даже деревенские жители выпускали светгазету - то есть световую, высвечивающую все недостатки. Об этом т написал Боков в давнишней книжке прозы «За рекой Истермой». Выдающийся поэт-песельник живал в разных краях Подмосковья, в том числе и на 101-ом километре после сибирских лагерей. Вот приехал поэт в село на выходные, идет по селу, сочиняет шутливые стишки со школьницами. «Девочки остаются в проулке дома. По деревне идет Иван Архипович Омельчук. Издалека кричит: - Федорович! Привет. Это читаешь сегодня с печальной улыбкой – «одни достижения», но и с завистью, с пониманием того, что живого, меткого слова, критики снизу, народного мнения - боялись! Помните поговорку? - за ушко да на солнышко, на безжалостный свет... А теперь - ни достижений, особенно на селе, не видать, ни живинки во взгляде и творчестве. Да и критика никого не пугает, хоть за что на солнышко тащи, мнение народа или признанного поэта не пробуждает совесть в тех, кто возымел власть над людьми. Но через много лет Боков снова храбрился на даче: «В этой новой книге я многим жару даю, президент Путин одобрил бы...». Вечная наивность глубоко русского таланта. Виктор Фёдорович звонит мне с утра и спрашивает вдруг: «Третьим будешь?». Я недоумеваю и не знаю, что ответить. Он смеётся: «Позвонили из ЦДРИ, попросили провести вечер «Поэты трёх поколений». Ну, старшее поколение – это я, второе – среднее будет представлять Володя Костров, а ты – третье, молодое». Тогда я смеюсь в ответ. Однажды Виктор Фёдорович позвонил, как всегда, рано и говорит: «У меня отличное настроение» - «Отчего»» - «Оттого, что я вижу сны на уровне Петрарки!». Его звонок всегда таил подарки, А я хочу, как ни было б сурово, Виктор Боков всегда являл собой пример для нас, более молодых, образец отношения к поэзии, песне, женщине. К жизни! Помню, мы приехали выступать в Ленинград, прибыли ранним утром в гостиницу, а там - вечная пересменка. Час сидим в вестибюле, второй. Татьяна Реброва нервно закурила и вскричала: «Сколько можно тут сидеть!». На что Боков вкрадчиво сказал: «Танюша, все равно здесь сидеть лучше, чем в тюрьме». И заливисто засмеялся, будто не прошел тюрьму и Сиблаг. И сразу усталость и напряженность - как рукой. Ко мне в Переделкино приехал из Киева друг. Мы решили пожарить шашлык за рядком деревьев прямо напротив ворот Дома творчества. Идем по аллее с красивой теледикторшей Наташей Андрееевой, навстречу - Боков. «Виктор Федорович, пойдемте с нами!». «С удовольствием». Выпили по глотку горилки на грецких орехах, стали есть шашлык. Боков засмеялся: - Как прекрасна и неожиданна жизнь: шел позвонить, а попал на пир с Сашкой, да еще с такой женщиной! Мы все, его ученики, младшие друзья, учились у него этому вечному восторгу и вкусу жизни, выстраданному оптимизму и святому отношению к поэзии, разлитой в самом воздухе Русской равнины. Этот неиссякаемый источник бил в нем с юности, потому и получил он признание и простых слушателей бесхитростных вроде песен, и самых взыскательных читателей: Меня признали - Пастернак и Пришвин, Бывало, идешь от станции Переделкино в сентябрьских сумерках, видишь с моста через загубленную речку Сетунь, как светится окно боковского дома, слышишь легкий стук заслуженной славы у его ворот в Писательском проезде и, даже если не заглянешь на огонек, на чай приветливой Алевтины Ивановны, на сердце становилось теплей от ощущения близости родного, искреннего поэта. После торжественного вечера во Дворце культуры имени Гагарина в Сергиевом-Посаде, на банкете в честь 90-летнего юбиляра я спел частушку: Где течет река Кунья? Этот музей довелось открывать, снимать для телеканалов «Московия» и «Мир» - замечательный подарок поэту от земляков. Боков в своих органичных и мелодичных стихах, песнях, частушках – сама народная стихия. Но стихийный талант он огранил глубоким изучением фольклора, той же частушки. В Пушкинском доме хранятся письма Бокова песельнику с Ладоги – Александру Прокофьеву, который при меньшем, я считаю, таланте, стал и лауреатом Ленинской премии, и Героем Социалистического Труда. Вот что пишет Боков старшему собрату: «Я уже просмотрел и повертел с боку на бок до 15000 часту-шек... А вообще о частушке надо писать целую книгу открытий эстетическо-художественного порядка. Я такие вещи встречаю, что меня пот прошибает. Буквально гениальные произведения лирической поэзии, например: Лягу грудью на ограду, Саша, плакать хочется от восторга, что это создано простой девкой; гордишься за народ... Ведь вот интересно, читаешь тысячу, другую, все повторяется, варьируется, сам знаю тысячи и вдруг вот сегодня подцепил книжечку «Частушки Переславль-Залесского уезда», изд. управле¬нием железных дорог (!!) в 1921 г., и в этой книжечке вдруг нахожу жемчужину: Капуста, капуста, Так просто!.. Вот ведь рядом лежали эти слова, а не сделал же, не выдумал этой диковины, этой чудесной, полной такта, юмора погудки, с намеком, не оскорбляющим слуха, что всегда испытываешь от сюсюкающей эротики». Ныне интернет забит матерными куплетами, а не виртуозными частушками. Грань между солёным словцом и грязным ругательством, здоровой эротикой и пошлой порнографией всегда тонко чувствует истинный талант. Мне посчастливилось очень много выступать вместе с Виктором Боковым от красных уголков на ферме в Ивановской области или завода шарикоподшипников в Вологде до Малой арены Лужников и парадного зала им. Чайковского, ездить с ним по стране, делить ночлег в двухместных носерах. В Ленинграде он даже написал стихи, посвящённого мне спящему, где была строчка: «И, согрешив, поэт как ангел спит». Вот два памятных эпизода. Выступаем на военном корабле одного из наших краснозна¬менных флотов. Кто-то из присутствующих вслух вспоминает эпиграмму, в которой говорится, что «в стихах у Бокова — ничего глубокого». «Ладно, — суровеет лицом поэт. — Балалайка найдется?» Начинает читать самое сокровенное, самое ударное, самое пронимающее до глубин души. Аудитория сидит не дыша. Потом взвинченный вниманием берет балалайку и начинает: Эх, раз, что ли, И пошло-поехало! Частушки сыплются, как из рога изобилия. Аудитория накаляется, чуть ли в пляс не рвется. Двое с края вскочили, подхлопывая. Длинная скамейка — типа «козел» — резко накренилась, и соседи посыпались с грохотом на пол. Смех, аплодисменты. — Вот так вот! — ничего глубокого, — удовлетворенно произнес раскрасневшийся Боков. Однажды сидим в Вологде в номере обкомовской гостиницы, за окном трескучий мороз, идти никуда не хочется. Перебрасываемся лениво фразами. Скучно. И вдруг Боков вспоминает: «Я ведь из этого города однажды письмо от школьника получил. Он пишет: «Я хочу, как и Вы — заниматься фолькормом». Хорошее слово придумал!— фолькорм...» И сразу скуку как рукой сняло. Но во времена попсы и гламура фольклор, народная песня – плохо кормят. Все в стихах Бокова - по-нашему и по-молодому звонко. Можно цитировать до бесконечности, но я хочу остановить внимание читателе лишь на одном феномене: на жизнелюбии и естественном патриотизме Бокова. Ведь этому балагуру, балалаечнику, шутнику пришлось хлебнуть лиха - через край. Но ни лагеря, ни семейные передряги не очерствили его певчую душу, хотя и научили мужеству. Согласитесь, ведь это не простой шаг - написать такое «Письмо в Нью-Йорк»: Оставил ты свои березы Твоя душа теперь во мраке, Он не считает свою молодость загубленной несправедливостью сталинских лет - он ее продолжал и в нынешние, как он считал, самые трудные годы России. Вспоминаю, как в газете, претендовавшей стать рупором созданных федеральных округов, меня начали охотно печатать, но к 80-летнему юбилею народного любимца Виктора Бокова я написал статью, в которой поражался не только образной свежести и неиссякаемой энергии мастера, но и тому, как напряжённо он осмысливает историю и современность, как диалектически осмысливает их. Вот неожиданные стихи о Сталине: Сталинский след с мавзолея не смыт Что теперь со мной – не пойму: Сократи журналист, готовивший материал в номер, просто это место в статье, я бы поругался, но стерпел: может, места не было, а, может, спонсоры газеты думают по-другому, но молодой выпускающий номера вписал в текст моей статьи дурацкий абзац примитивного содержания: мол, просто поэт Боков не знал про то, как ужасен был ГУЛАГ, сколько жизней унесла тоталитарная система. И, выходит, это говорю я, словно не помня, что мой учитель сам прошёл оговор, тюрьму и СибЛАГ, что он написал и опубликовал в годы гласности яростный цикл «Моё сибирское сидение», в котором проклинал Сталина – «чёрта рябого». Но времена менялись, Россия несла новые неисчислимые жертвы, появлялись культы куда более мелких личностей, и поэт поднялся выше личных обид, признался в сложных чувствах, выразив, по сути, народное мнение (ведь в проекте «Имя Россия», Сталин занял, несмотря на манипуляции, одно из первых мест, а, вернее всего, что и первое), но мне вписали: «поэт – не знал». Такую статью, которую нельзя показать самому Бокову, профанацию текста терпеть было нельзя, и я направил главному редактору гневную отповедь с просьбой больше не беспокоить меня как автора. А платили неплохие гонорары. У Виктора Бокова очень много стихов о зиме, о ярких и звонких праздниках в белом безмолвье, в книге избранных произведений целый раздел есть – «Снега России». Когда работал еще в “Литературной России”, звоню ему, бывало: «Есть, Виктор Федорович, что-нибудь тепло-снежное, новогоднее?». «Диктую, только на днях написал». Просто и не знаешь, что процитировать... Эти заметки-воспоминания мне хотелось бы закончить глубочайшими лирическими стихами, посвященными Алевтине Ивановне - музе и первому читателю Бокова: Нега белого снега, Саночками скатились Дай Бог каждому человеку такой нежности и понимания близких! В заключение хочется сказать о трёх составляющих таланта Бокова , которые и сделали его стихи истинно народными. Вот как он сам писал в книге «Три травы»: Как одна трава – терпенье, Первая трава – терпенье в сельском трудном быту, в учёбе у заводских рабочих и волшебника слова – первого наставника Михаила Пришвина, в несправедливой доле лагерного сидельца, но и в сбережении памяти о тех, кто одарил его россыпями родной речи. «Первым моим учителем была мать Софья Алексеевна, крестьянка. Она обладала природным даром художественного слова. Что бы она ни делала, всегда говорила поэтически красиво и образно. Вот одна из моих сестёр жалуется ей на трудности, а она с улыбкой: «Вот чем удивила! Я вон вас, шестерых детей, вырастила… Я была мать, и ты теперь мать, так шей в тот же шов». В тот же шов, что и мать, и великие предшественники, шил и сам Боков. Кстати, его песня «Оренбургский платок» - молитва о матери. Он не просто усвоил уроки словотворчества на дорогах по России, но и сам обогатил наш фольклор. Стихотворение, которое Боков написал в Чистополе в 1942 году - «Загорода», - напоминало ритм молотьбы: По твоим задам Услышав эти стихи, Борис Пастернак заметил: «Это у вас от природы. Цветаева шла к такой форме от рассудка, а у вас - само собой вылилось». Лучший комплимент для лирика - само вылилось! Боков рассказывал, что когда работал в Доме народного творчества, много ездил, собирал песни и частушки, но, конечно, сочинял и свои, внедрял их незаметно, просто писал припевки для знаменитых народных хоров – Рязанского, Омского, Северного. Делился радостью, что потом многие свои частушки слышал со сцены и в быту. Вторая трава – природная и благоприобретённая доброта, светлое отношение к людям. Потому и называется одна из песен так требовательно: «Учись людей любить!». Сам он щедро посвящал стихи и песни дорогим сердцу людям – от любимой Алевтины до гениального Сергея Королёва и родственного по душе другого великого песельника ХХ века – Алексея Фатьянова. Не потому ли в сердце песня Надо заметить, что Оргкомитет Фатьяновского праздника поэзии и песни одному из первых вручил Бокову в Вязниках премию «Соловьи, соловьи…». А вот Государственной премии России её певец и любимец народа – так и не дождался. Кстати, прочитал в «ЛГ» о том, что, оказывается, обласканный всеми властями и получивший все мыслимые премии и звания Чингиз Айтматов был преследуем… партийными органами .Что ж тогда про Бокова-то говорить? - арестован в Литиституте по лживому доносу, после лагеря в Сибири жил на 101-м километре, поздно начал печататься, а нисколько не озлобился и излил светлую душу до донышка. Третья трава – это земная красота, явленная нам в слове, а в конце пути, когда ушли из жизни лучшие его соавторы - Григорий Пономаренко, Александр Аверкин, Николай Кутузов – и в музыке. Он сам начал сочинять музыку к своим стихам, и снова рождались образные песни вроде раздольной: «На заре, на зорюшке». По иронии судьбы литературовед Ольга Фрейденберг – двоюродная сестра Бориса Пастернака, который так ценил стихи Виктора Бокова, особенно - за их органичную связь с русским фольклором, в ходе дискуссии о фольклоре в Ленинграде перед войной выступила довольно агрессивно: «…Мы не должны пассивно ждать изжития фольклора, а приложить все методы борьбы к его коренному уничтожению». Но фольклор уничтожить – невозможно: это исток любого народа, его песенной реки, которая сегодня мелеет мелодически и содержательно. Но творчество Виктора Бокова одаривает нас высокой надеждой: И всё устроится, дай Бог, Мы отмечаем с песней и слезой 100-летний юбилей истинно народного поэта, который успел отметить на этой прекрасной и грешной земле своё 95-летие. Есть у него замечательное стихотворение с державинским названием «Снегирь»: Я люблю снегиря за подобье пожара, Снеговая держава не забывает своего певца, который ушёл из жизни в октябрьский листопад 2009 года, похоронен в Переделкино, где жил и вставал вместе с певчими птицами последние годы. Он продолжает свою «песню победну», как писал не столь почтенный по возрасту старик Державин, благословивший Пушкина. А в нашем поэтическом поколении многих, в том числе и меня, благословил незабвенный Виктор Федорович. Александр БОБРОВ
|
